Автор книги – знаменитый и авторитетный предприниматель Леня-Макинтош, ныне проживающий в Париже (немало впечатляющей информации о нем хранят архивы российского МВД). Эту книгу с полным правом можно отнести к мемуарам криминального мира. Начало этому жанру в Советском Союзе положил наш земляк Ахто Леви со своими нашумевшими «Записками Серого Волка». Последователи ждать себя не заставили.
И не будем поминать всуе имена Варлама Шаламова, Фимы Жиганца или Александра Солженицина. Это литература несколько другого качества.
Вот сейчас передо мной лежат «образцы жанра»: Михаил Демин «Блатной», Некрас Рыжий «Чешежопица», В. Майер, Л. Шаров «Краткая воровская энциклопедия», Геннадий Темин «Колымский детектив», Евгений Карасев «В побеге», Лев Тимофеев «Я особо опасный преступник», Анатолий Барбакару «Гоп-стоп», «Одесса бандитская», «Одесса-мама. Каталы, кидалы, шулера».
Появился и некий «переходный» жанр, когда одну книгу пишут адвокат и «сиделец» (Валерий Карышев и Федор Бутырский «Москва тюремная»), другую – любопытствующий собиратель курьезных случаев (Валерий Рокотов «Похождения российских мошенников»), а то появлялись толстые тома («Самые известные воры»), где автор (Н.Н. Ильясин) скромно называл себя составителем
Разница между авторскими воспоминаниями и беллетристикой вычисляется достаточно легко. Достаточно взять в руки детектив из серии «Я – вор в законе» или «Обожженные зоной». Не может человек, который сам не «хлебнул», не пережил многолетней неволи, царапнуть за живое до озноба.
Как объяснить нынешним «животноводам» недавние реалии советской тюрьмы? Как объяснить, что были люди, сидевшие в лагерях бессрочно («от синюги до пинюги»).
Зэк, отсидевший по разным тюрьмам полжизни и достигший семидесятилетнего возраста, назывался «лагерный мальчик».
А вспомним недавнее еще наказание голодом. В изоляторе (карцере) еду давали через день. Попробуйте представить! И это не местный произвол, это правила. Ни в одной цивилизованной стране нет наказания лишением пищи. В Европе во многих странах даже не предусмотрено наказание на воле тем, кто украл хлеб в булочной или другую пищу, если он голоден и у него нет денег, чтобы купить.
Надзиратель не может убить заключенного. Свод советских законов и тюремные правила не дают ему этого права. Однако и надзиратели и тюремное начальство имеют право убивать заключенных медленно, изо дня в день, убивать их души, их сознание. Постепенно тюремщики входят во вкус – безнаказанность с годами разжигает страсти. Все формы унижения человека расцветают здесь пышным цветом. Каждая мелкая сошка проявляет свою власть, как может. Особенно если она имеет отношение к продуктам питания, а значит, к самой жизни арестованных.
Конечно, в лагере, а особенно в тюрьме сидели не невинные агнцы. Тут были и воры, и убийцы, и насильники, и особо опасные мошенники. Но если общество не уничтожило их сразу, оно должно было относиться к ним как к людям. А часто вершители правосудия были не лучше, если не хуже, своих арестантов.
Автор пишет о своем детстве как о первой жизни. Вторая жизнь – это воспоминания о криминальном прошлом, тех пятнадцать годах, которые он провел по разным лагерям и тюрьмам Советского Союза.
А третья жизнь – встреча любимой женщины, рождение ребенка, сотрудничество с Александром «Саратовским», руководителем «Банка Сталечный» (так у автора), а впоследствии хозяина СБС АГРО.
Намеки более чем прозрачны...
Любопытен рассказ о первых совместных сделках:
«Мы переводили в Венгрию, скажем, десять миллионов рублей (по тем временам американский доллар стоил в России около четырехсот рублей, а значит, десять миллионов давали примерно двадцать пять тысяч долларов). По существовавшему еще с советских времен грабительскому паритету, установленному в рамках СЭВ, за десять миллионов рублей мы получали двести миллионов форинтов, которые к тому времени почти свободно обменивались на международном рынке на доллары по курсу один к двадцати, так что эти двести миллионов соответствовали десяти миллионам долларов. Таким образом мы получали за наши рубли не двадцать пять тысяч, а десять миллионов долларов. Каждый, кто умеет считать, поймет, что наш доход составлял сорок тысяч процентов.
Так продолжалось в течение года. Разумеется, потом венгерское правительство закрыло этот канал, так как поняло, что дальнейшие операции такого размаха грозят банкротством всей стране.
Подобные операции позже проводились с чешскими кронами. В этом случае процент прибыли был меньшим, однако, тоже неслыханным в мировой практике.
Я никогда не считал такие операции преступными или недостойными. Ум и талант даются человеку для того, чтобы он находил возможности, недоступные широкому большинству».
Леонид Билунов упоминает свои дружеские отношения с «Михасем» (Сергеем Михайловым), Толиком «Рембо», Олегом Вагиным. Вспоминает историю одного из своих недавних юбилеев, на котором было сто пятьдесят гостей, а до сегодняшнего дня дожили только пятнадцать. Много внимания уделено истории смертельной вражды с бывшим партнером – тем самым Александром «Саратовским».
Неоднократно Леонид Билунов позиционирует себя как глубоко верующего православного человека. Даже церковь на Николиной горе (рядом с дачей Щелокова) помогал отремонтировать. Увлеченно рассказывает о своей коллекции икон и тех темных интригах и страстях, которые кипят вокруг международных аукционов, где торгуют русской иконописью.
Рассказывает автор и о своих коммерческих проектах в Карпатах, о своем безупречном вкусе в одежде и гастрономии. Подчеркивает свое тонкое знание этикета и оттенки вкуса французских вин. Может быть и вправду долгое питание малокалорийной баландой так обостряет вкусовые рецепторы?
И сколько раз, читая эту книгу, я ловил себя на мысли, что автор явно не договаривает, высвечивает события самым выгодным для себя образом, обходит все острые углы и ни разу в своей «исповеди» не говорит о каких-либо не благородных поступках или мыслях.
Святой человек!
И за что он только так много раз был судим?